Энциклопедия Русской эмиграции - цветаева марина ивановна

Впечатления детства, чувство доверия к жизни нашли отражение в первых сборниках Ц. «Вечерний альбом» (1910), изданном ею самой, и «Волшебный фонарь» (1912); рецензенты (М.Волошин, Н.Гумилев, В.Брюсов) увидели их новизну в тематике, документализме. Ранние увлечения Ц. (Л.Чарской, Э.Ростаном, Наполеоном) незначительно сказались на ее творчестве.

В мае 19 II в Коктебеле Ц. познакомилась с С.Эфроном, обвенчалась с ним в январе 1912; в 1913 родилась их дочь Ариадна (Аля), в 1917 Ирина. Переходный сборник «Юношеские стихи, 1912-1915» и стихи 1916 (сб. «Версты», 1921), в которых Ц. отказывалась от прежней камерности, наметили ближайшие этапы ее поэтического восхождения.

Дружила в эти годы с Волошиным. Ни к одной из литературных группировок не принадлежала ни к символистам, несмотря на близость к ним и обожание ею А.Блока, ни к акмеистам, хотя любила А.Ахматову, дружила с О.Мандельштамом; чужда была футуристам, но интересовалась В.Маяковским и В.Хлебниковым.

Студентом 1-го курса Московского университета С.Эфрон уехал в 1914 на фронт с санитарным поездом, позднее поступил в юнкерское училище, в ноябре 1917 оказался на Дону и в результате гражданской войны в Галлиполи, в Константинополе, затем в Чехословакии.Ц. осталась в Москве с детьми в тяжелых бытовых и морально-психологических условиях, усугублявшихся открытым восхвалением ею белого движения.П.Антокольский ввел Ц. в круг актеров вахтанговской 3-й студии МХТ. Для них Ц. написала цикл пьес: «Метель», «Фортуна», «Каменный Ангел», «Червонный валет», «Феникс», «Приключение» (объединенные впоследствии общим названием «Романтика»); при чтении они имели шумный успех, но ни одна не была поставлена. Бывшим студийцам, «спутникам юной поры» Ц. посвятила «Повесть о Сонечке» (1938), написанную после известия о смерти актрисы студии С.Голлидей.

Пыталась (неудачно) служить в Народном Комиссариате по делам национальностей (1918). Осенью 1919 в отчаянии отдала дочерей в Кунцевский приют, где им было обещано полное обеспечение, но вскоре забрала домой заболевшую Ариадну: 2.2.1920 в приюте умерла Ирина.

По просьбе Ц.И.Эренбург разыскал за границей Эфрона (тот поступил на философский факультет Пражского университета), и 11.5.1922 Ц. с дочерью уехала из России не сломленная, состоявшаяся как личность, как шедший к зрелости поэт (В.Лосская). В Праге получала скромное пособие чехословацкого правительства, выступала на вечерах поэзии и прозы, ей помогали друзья (С.АндронниковаГальперн и др.). Быт Ц.

оставался трудным, но, как отметил М. Слон им, «дар Ц. достиг наивысшей полноты именно в изгнании, в безвоздушном пространстве чужбины»; «после разбега, взятого в Праге», творческий расцвет ее продолжался до начала 30-х. В Берлине, где она провела два месяца, были изданы книги «Стихи к Блоку», «Ралука» (обе 1922), «Ремесло», «Психея. Романтика» (обе 1923): в Праге «Поэма Горы» (Версты, 1926, № 1), «Поэма Конца» (сб. «Ковчег», 1926), в журнале «Воля России» опубликованы «Попытка Комнаты» (1928, № 3), сатирический «Крысолов» (1925, № 4-8, 12; 1926, № 1), «Деревья» (1926, № 8/9), «Поэма Лестницы» (1926, № II: 1927, № 10), «Полотерская» (1925, № 1), созданы лирические стихи, в которых нашла высшее выражение ее оригинальная поэтика «цветаевская манера», трагедии «Ариадна» (1924, опубл. под названием «Тезей» Версты, 1927, № 2) и «Федра» (СЗ, 1928, № 36, 37).

После рождения 1.2.1925 сына Георгия (домашнее имя Мур) Ц. решила уехать в Париж, надеясь найти новые возможности печататься, более широкую аудиторию; 3 1 октября покинула Прагу. Надежды Ц. укрепил успех ее вечера в феврале 1926: чтение стихов, в том числе отрывков из «Лебединого стана», воспевающего белую гвардию, вызвало восторженные аплодисменты, а отчеты о вечере появились во всех эмигрантских газетах. Главный внутренний нерв жизни Ц. в 1926 переписка с Б.Пастернаком и Р.Рильке. Обнадежила и перемена отношения к ней Д. Мирского, в свое время назвавшего Ц. «распущенной москвичкой» и не включившего ее стихи в антологию «Русская лирика» (1924), а после выхода поэмы-сказки «Молодец» (Прага, 1924) и личного знакомства ставшего ее другом и поклонником ее поэзии. Творчество Ц.

последних лет он рассматривал в контексте достижений Блока, Маяковского, Пастернака; на смену прежней легкости стиха пришла многослойная глубина, полифония, отразившая перемены в мироощущении.

Однако существенно осложнила отношения Ц. с видными литераторами-эмигрантами ее статья в журнале «Благонамеренный» (Брюссель, 1926, № 2) «Поэт о критике» (с дополнением в виде «Цветника» цитат из критических выступлений Г.Адамовича, иллюстрировавших произвольность и легковесность его оценок). В ней Ц.

задела также М.Осоргина, Ю.Айхенвальда, А.Яблоновского. Не имевшая личной подоплеки вражда Ц. и Адамовича оказалась длительной и глубокой: Адамовичу, ценившему акмеизм поэтическую сдержанность и ясность, был чужд дух поэзии Ц. Она позволила себе вступить в спор и с неназванными прямо И.Буниным и З.Гиппиус, подвергнув сомнению их предвзятые отзывы о Блоке, Есенине, Пастернаке. Гиппиус отозвалась о «Поэме Горы» как о «запредельном новшестве» по форме и почти непристойности по содержанию.

До 1932 гонорары из «Воли России» были основным писательским заработком Ц. Печаталась также в «Верстах», «Ковчеге», «Своими Путями», «Числах», «Окне», «Встречах» и др., но в наиболее авторитетных эмигрантских изданиях «Современных записках» и «Последних новостях» ее стихи не понимали, безжалостно сокращали, подвергали нелепой цензуре. Резкое письмо Ц. в редакцию «Последних новостей» по поводу откладывания статьи о ее погибшем друге, поэте Н.Гронском, привело к разрыву (1935). Последняя публикация Ц. «Сказка матери» была искажена до неузнаваемости. В «Современных записках» ее стихи шли в общей подборке, завершая алфавитную очередность.

Единственная книга стихов Ц. «После России. 1922-1925» (Париж, 1928) раскупалась плохо, вызвала отрицательные рецензии, за исключением откликов Слонима, В.Ходасевича и П.Пильского. Сторонники классической стройности и строгости упрекали Ц. в словесной и эмоциональной расточительности, анархичности, избыточной страстности, слишком «прерывистом дыхании» и «револьверной дроби» размеров, считая романтизм вышедшим из моды и не приемля «органический», «природный романтизм» Ц., определявший как ее личные отношения взлеты и поражения в дружбе, в любви, так и принадлежность к литературной школе. Только Ходасевич сумел оценить Ц. как поэт поэта; убежденный приверженец классической поэтики, он еще в 1925 назвал «восхитительной» поэму-сказку «Молодец», увидев в ней талантливейший образец поэтической обработки народной сказки средствами, отличными от пушкинской традиции.

Немалую роль в усилившейся враждебности к Ц. сыграла публикация ею в газете «Евразия» приветствия приехавшему в Париж Маяковскому, что эмигрантская пресса расценила как одобрение советского режима. После того, как журнал «Версты» (1926-28) прекратил свое существование, а в евразийском движении произошел раскол, Эфрона в 1929 обвинили в апологии революции и большевиков, в искажении евразийских идей. Все это отразилось на Ц., далекой от политических страстей мужа, на материальном положении семьи. Оказавшись «белой вороной» в эмигрантской среде, она пыталась найти выход к французскому читателю: в 1931 перевела на французский поэму «Молодец» (иллюстрированную Н.Гончаровой), в 1934 написала на французском «Письмо к амазонке», несколько автобиографических миниатюр в прозе: «Шарлоттенбург», «Мундир», «Приют», «Машинка для стрижки газона», но опубликовать ничего не удалось.

Слоним справедливо назвал поэзию Ц. кинетической, построенной на движении и полете слов и ритма. В 1931-32 чувствуется замедление темпа и увеличение объема прозы: ее легче было печатать, платили за нее больше. Более глубокая причина в обстановке парижского периода; лишь благодаря исключительной стойкости Ц. выдержала все удары судьбы. Укрепила ее психологически и переписка с Б.Пастернаком (началась в 1922, заглохла к 1935-36).

Проза Ц. разнообразна: «Мои службы» (СЗ, 1925, № 26), «Вольный проезд» (там же, 1924, № 21), «Октябрь в вагоне» (Воля России, 1927, № 11/12); статьи «Поэт и время» (там же, 1932, № 1/3), «Живое о живом» о Волошине (СЗ, 1933, № 52, 53), «Пленный дух» об А.Белом (там же, 1934, № 55), «Мой Пушкин» (там же, 1937, № 64); проза об отце, его музее (ПН, 1933, 1 февр.; 17 сент.; «Встречи», 1934, № 2), о матери «Мать и музыка» (СЗ, 1935, № 57), о детстве «Черт» (там же, 1935, № 59), «Башня в плюще» (ПН, 1933, 16 июля) и др. Даже скупой на похвалы Бунин одобрительно отозвался о лирической прозе Ц.

Стихи Ц. 30-х «Куст» (СЗ, 1936, № 62) и др. о таинственной связи человека и природы подтвердили суждение Ходасевича о постоянном развитии как особенности таланта Ц. Уже в лирике чешских лет мощно зазвучала трагедийная тема человека, удушаемого современной цивилизацией. «Стихи к Чехии» (нояб. 1938, март 1939) не уступают лучшим образцам любовной лирики Ц. Последние годы в эмиграции отмечены созданием поэмы «Перекоп», «Стихов к Пушкину» (СЗ, 1937, № 63 с изъятием многих строф, не пропущенных редакцией).

Ц. писала о себе: «Не дал мне Бог дара слепоты», она оказалась единственной «зрячей» в собственной семье, все члены которой, кроме Ц., стремились к возвращению в СССР. Своей чешской подруге, писательнице и переводчице А.Тесковой, Ц. писала в феврале 1931: «Все меня выталкивает в Россию, в которую я ехать не могу. Здесь я не нужна. Там я невозможна». Первой уехала весной 1937 Ариадна, имевшая право, достигнув совершеннолетия, принять любое подданство. Еще в июне 1931 подал прошение о советском паспорте Эфрон, убежденный в том, что Ц. не понимает «великого эксперимента», совершаемого в Советской России. Он активно участвовал в деятельности созданного в 1925 Союза возвращения на родину; предполагается, что около 1933 его завербовал иностранный отдел НКВД. Замешанный в делах об «исчезновении» в Париже генерала Миллера, возглавлявшего Российский общевоинский союз, и в Швейцарии Игнатия Рейсса, сотрудника НКВД, не пожелавшего вернуться в СССР, Эфрон в октябре 1937 поспешно уехал в Гавр, а оттуда пароходом в Ленинград. 2 2 октября у Ц. на квартире произвели обыск; на допросе в Surt6e National она, ничего не зная о подпольных делах мужа, заверяла чиновников в его честности, цитировала «то ли Корнеля, то ли Расина», читала французские переводы Пушкина. Во 2-й декаде июня 1939, не видя иного выхода, вернулась в СССР. Поселилась с семьей в Болшево, под Москвой, где 27.8.1939 была арестована Ариадна (реабилитирована в марте 1955); 10.10.1939 арестован Эфрон (расстрелян 16.10.1941, посмертно реабилитирован в 1956). В Москве Ц. не имела постоянного жилья, зарабатывала на жизнь переводами: единственная публикация в СССР стихотворение пражского периода «Старинная песня» (журнал «Тридцать дней», 1941, март).

Пастернак просил А.Фадеева принять Ц. в Союз писателей или хотя бы в члены Литфонда, что дало бы ей материальные преимущества, но получил отказ, ее приняли лишь в групком литераторов. 8.8.1941 Ц. с сыном эвакуировалась в Елабугу. После тщетных попыток найти там или в Чистополе, где жило много писателей, работу, она покончила с собой, повесившись утром 31.8.1941, оставив письмо Н.Асееву и его жене с просьбой позаботиться о сыне. Похоронена 2.9.1941 на Елабужском кладбище.Г.Эфрон (Мур) в ноябре 1943 поступил в Литературный институт на факультет прозы; направлен на фронт в конце мая или начале июня 1944, смертельно ранен 7.7.1944 под деревней Друйка (в районе Полоцка).

«Возвращение» Ц. в литературу в России началось в 1956, когда в альманахе «Литературная Москва» были напечатаны 7 ее стихотворений, затем еще 42-в альманахе «Тарусские страницы» (1961): с 1961 выходили сборники избранных произведений. На Западе ее проза и стихи печатались в более полном виде с 1953, в том числе неизданные прежде «Лебединый стан» (Мюнхен, 1957), «Перекоп» (Воздушные пути, 1967, № 5), обширная переписка, а также воспоминания современников о Ц. В 1982 в Лозанне состоялся 4-й международный симпозиум, посвященный Ц.

в 1992 в Москве и Париже международные конференции. Признанная одним из величайших европейских поэтов XX в., Ц. знала и ощущала, что слово «есть высший подарок Бога человеку», ее новаторство в сфере поэтического языка рождалось из необходимости воплотить глубинное художественное знание. Как всякий сильный человек, заметил И.Бродский, она в чем-то была абсолютно беззащитна и не делала тайны не из чего, опираясь на презумпцию доверия и понимания со стороны читателя; «Ц.-поэт была тождественна Ц.-человеку, между словом и делом, между искусством и существованием для нее не стояло ни запятой, ни даже тире; Ц. ставила там знак равенства». «Бес разрушения», видевшийся некоторым в ней, на самом деле живое негодование перед любым насилием, угнетением в жизни и в искусстве.

Для нее не существовало ни преград, ни запретов, ни ограничений, ни полуправды. «Ц. поэт крайностей только в том смысле, что «крайность» для нее не столько конец познанного мира, сколько начало непознаваемого». Она «поэт в высшей степени посюсторонний, конкретный, точностью деталей превосходящий акмеистов, афористичностью и сарказмом всех», «поэт.., возможно, самый искренний в истории русской поэзии». «В стихотворениях Ц. читатель сталкивается не со стратегией стихотворца, но со стратегией нравственности, ...с искусством при свете совести ...с их искусства и нравственности абсолютным совмещением,., сила Ц. именно в ее психологическом реализме» (И.Бродский).

Значительная часть архива Ц. (черновые тетради, записные книжки, письма и т.д.), находящаяся в РГАЛИ, по распоряжению ее дочери, А.Эфрон, закрыта до 2000.